Бывало, сидишь вечером на террасе в кресло-качалке, лениво листаешь томик со стихами покачиваясь, тонкой ручкой, обернутой в кружевные митенки, смотришь на розовый закат, на цветущий вишневый сад, на шелковые ленты, обнимающие соломенную шляпку, на милых деток в матросских шапочках, на супруга своего, беседующего с управляющим о покупке ста пудов пшеницы, думаешь, как там твоя Сестра Мэри в Баден-Бадене, потом поднимаешься и, полная достоинства и благородства, идешь в дом идешь мелкими шажками сквозь анфиладу комнат, шуршишь невидимыми кружевными юбками, по пути встречаясь глазами предками на картинах, развешанных в полутемных коридорах усадьбы. сворачиваешь направо, дальше налево, а вот кухня. надушенный входишь бочком, прижимая платочек к изящной ноздре, делаешь два шага и, о ужас! Переворачиваешь мусорное ведро! Почти падаешь в обморок, заламываешь руки, кричишь "Глаша! Глаша! Поди сюда, стервица! Потом туман рассеивается... и ты понимаешь, что нет ни заката, ни вишневого сада, ни матросской шапочки! И главное нет, нет... НЕТ никакой такой Глаши! ТЫ И ЕСТЬ ГЛАША!!! И вот это все дерьмище, лежащее у твоих ног, убирать тебе.